Про капитализм (2)
…
Ранее по теме:
Сегодня стало модно слушать Питера Тиля. У меня его рассуждения в сердце не отзываются. Может быть, потому что я заканчивал не юрфак Стэнфорда.
Когда Тиль говорит, что капитализм больше не работает для молодого поколения, он исходит из отождествления «капитализм = Америка».
Когда он объявляет капитализм «неработающим», он говорит об эрозии американской версии: дорогие активы, перегретые рынки образования и жилья, сжатие социальной мобильности. Но эти симптомы не являются свойствами капитализма как системы — они свойства конкретного американского цикла.
Что же случилось?
Первое. С модели «рост через производство» США перешли на модель «рост через кредит»: дерегуляция финансового сектора, рост роли рынка облигаций, появление новых инструментов секьюритизации.
Второе. Банковский риск был постепенно перенесён «выше»: на государственный долг и на баланс ФРС. После Волкера монетарная политика стала главным стабилизатором. После 1987-го — ещё и рынки активов. 2008 год похоронил риск, как таковой — Too Big to Fail закрепилась как лучшая практика.
Третье. Кредит домохозяйств и корпораций стал основным механизмом поддержки спроса. Реальные доходы росли медленно, потребление пришлось поддерживать через долговое плечо.
Четвёртое. Инфляция стоимости активов превратилась в политически удобный способ показывать «рост благосостояния». Подорожание жилья и акций стало частью финансовой макро-конструкции, а не побочным эффектом.
В результате американский капитализм стал зависеть от финансового рычага и от способности государства в нужный момент принимать удар на свой баланс.
Так что нет, Питер Тиль — капитализм как система в порядке. Проблема в новой американской привычке перекладывать частный риск на публичный баланс. Инфляцией, долгом и монетарной политикой. Этой практике всего 40 лет.
Как исправить «сломанный» американский капитализм?
Не уверен, что без Revenue Act 1921 — закона, давшего налоговое преимущество финансовому капиталу над трудовым — цены на землю и недвижимость росли бы иначе. Но именно 1921–1922 годы можно считать отправной точкой: прирост капитала перестал облагаться как обычный доход.
В первую очередь лоббистами выступали крупные держатели акций и владельцы семейных конгломератов. Они утверждали, что налогообложение прироста капитала «наказывает за долгосрочные инвестиции» и тормозит формирование капитала.
Фактические бенефициарами стали Моргановский круг, крупные железнодорожные и сталелитейные группы, ранние холдинги в энергетике.
Инвестиционные компании и брокеры утверждали, что без льготы капитал уйдёт в недвижимость или в депозиты, а рынок ценных бумаг останется недофинансированным.
Ключевой фигурой стал Эндрю Уильям Меллон (да, BNY Mellon носит его фамилию). Он был одновременно министром финансов, миллиардером-промышленником и крупнейшим частным инвестором. Его публичная позиция:
«Высокие ставки на прирост капитала подавляют инвестиции и сокращают поступления в бюджет». Частный интерес Меллона очевиден — снижение налоговой нагрузки на собственные и корпоративные инвестиции.
Льгота на прирост капитала стала одним из первых институциональных шагов США к модели, в которой финансовый капитал получает налоговый приоритет над трудовым доходом. И в более широком контексте именно такие решения позволили американскому капиталу постепенно вытеснить британский и занять место основного мирового центра ликвидности.
Так что, в некотором смысле, все левые и левацкие претензии к богатым о «fair share» сводятся к введению налога на прирост капитала. И капитализм сразу в порядке.
Пойти на этот шаг не имея производственных мощностей — самоубийство.